Подтекст или “подводное течение” пьесы

Итак, говорить о драматическом подтексте можно лишь в том случае, если мы рассматриваем высказывание автора как множество высказываний действующих лиц, предполагая, что у них процесс порождения речи подчиняется объективным закономерностям. Чтобы восстановить этот процесс, надо понять логику поступков героя, взвесить каждое слово в контексте событий пьесы. Такой подход к “Чайке” можно увидеть у Е.Русаковой: “...все высказывания персонажей не имеют никакого художественного смысла вне реализации... борьбы” 1 .

Но специфика чеховских пьес состоит в том, что саму борьбу (контекст драматического подтекста) ещё предстоит восстановить по отрывочной, разбросанной по всей пьесе информации. Эта известная особенность Чехова-художника рисовать не всю картину, а лишь отдельные её штрихи, привлекая читателя к сотворчеству, обуславливает возможность и необходимость переноса закономерностей объективной реальности в мир художественного произведения. Такую манеру письма, которой Чехов наделил и Тригорина, часто называют “принципом айсберга”. Отличие возникающего при этом подтекста от других его видов в том, что высказывание помещается в контекст “обыденного” (в смысле - не имеющего специальной подготовки) сознания. Психологический подтекст будет частью этого айсберга в том случае, когда предметом изображения являются отношения людей.

Предлагая дорисовывать картину по отдельным деталям, автор указывает читателю на информацию об окружающем мире, о самом себе, имеющуюся в его сознании. Если другие контексты можно представить в виде объективно существующих систем, информационных установок, то бытовые представления трудно систематизировать и включить в анализ художественного произведения. Но только благодаря им мы можем оживить материальные знаки, перевести их на язык образов. Получается, что большая часть информации о событиях пьесы, о героях находится не в тексте, а в сознании читателя, Чехов же только указывает нам на неё.

Это не означает, что мы начинаем относиться к чеховским героям, как к некогда жившим людям, приравнивая художественное произведение к документальному. Хотя, так же как и в документальном произведении или при введении исторического персонажа в вымышленный контекст, “художественный символ как бы содержит независимые знания читателя о предмете изображения... Структура образа заведомо двойная, основанная на том, что у читателя есть представления о (прообразе)” 2 . Но информация, переносимая в мир художественного произведения, отличается степенью обобщённости: это не конкретные знания о том или ином историческом персонаже, событии, а знания о человеке вообще, общие представления об окружающем мире.

1 Русакова Е. Мировая душа обывателя. // Современная драматургия. 1988. № 2, стр. 169.

2 Гинзбург Л. О литературном герое. Л - 1979, стр. 7, 8.